Так и живем, Анри: охота, пиры –
будто бы время назад на пятнадцать весен,
будто бы мы – не мы, а бывшие мы.
Я очень долго брал у судьбы взаймы,
и с вожделеньем жду, когда с меня спросят,
чтобы хоть так понять условья игры.
Словно бы желтый, алый, безумный дым
листья летят над нашей дубовой рощей,
где мы с тобой бродили сто лет назад.
Как мне считать, что я во всем виноват?
Вот гугенотам – тем однозначно проще;
может, и мне однажды податься к ним?
Знать без сомнения: все мы в руке Творца,
Он и испил за нас изначально чашу,
Он и в ответе за суету и боль.
Он и решил, что, видимо, нам с тобой
слишком легко идти по дороге нашей,
слишком легко дойти до ее конца.
Слишком легко. И верить подобным снам –
значит, пытаться тоже облегчить ношу.
Ты бы, узрев такое, меня презрел.
Высокопарный! Нынче ты не у дел,
я отвергаю тебя, и с тобой отброшу
чувства, и клятвы, и все, что мечталось нам –
только не думать навряд ли мне хватит сил.
Мысли – так воронье слетает на брашно –
снова и снова тянутся к одному:
кто мне судья? Я сам построил тюрьму.
Милый Анри, помоги. Мне тускло. Мне страшно.
Боже, Анри. Зачем я тебя убил.
Персонажи, я думаю, угадывабельны.
